Татьяна Валовая
Завещание
последнего евразийца
Об авторе: Татьяна Дмитриевна Валовая -
доктор экономических наук, член Коллегии (министр) по основным направлениям
интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии.
Советская наука Льва Гумилева как
ученого, невзирая на степени, не признавала. А жаль! Его труды, cтавшие бы
своевременно достоянием гласности, предметом дискуссий, конструктивного, пусть
и критического обсуждения, возможно, помогли бы избежать многих трагических
ошибок.
Интеграция
или глобализация?
Пришли иные времена. Гумилева
издают массовыми тиражами. Его именем назван Евразийский университет в новой столице
Казахстана, Астане. К столетию со дня рождения, которое отмечалось 1 октября,
проводятся научные конференции. Но академическая наука такого ученого
по-прежнему не знает. Не потому ли, что Гумилев писал… просто? Для гуманитариев
простота «хуже воровства», то бишь плагиата. Чем непонятнее слог, чем больше
чужих цитат – тем «весомее» труд. Гумилев же, возможно, в силу своего
жизненного пути привык писать без ссылок на источники, ясно и – страшно
сказать! – даже занимательно. Академии этого не прощают. И сразу вешают ярлык
«несерьезных популяризаторов». Но, наверное, есть и иные резоны.
Раньше Гумилев плохо сочетался с
пролетарским интернационализмом. Как же, он смел утверждать, что не все народы
«комплементарны» и могут хорошо друг с другом взаимодействовать! Теперь он
плохо сочетается с российским национализмом. По Гумилеву, Россия как
самостоятельное этническое построение не существует. Тот этнос, который он
именует российским, а иногда евразийским, – это этнос, населяющий всю бывшую
Российскую империю, в котором славяне смешаны с финно-угорскими народами,
татаро-монголами и прочими выходцами из евразийских степей.
Поискам национальной российской
идеи гумилевская концепция на первый взгляд, действительно, не способствует. Но
только на первый…
Зато Гумилев, мне кажется, дает
ответ на многие вопросы, стоящие сегодня перед евразийской интеграцией. Почему
в мире столь много региональных объединений, а успешны из них – единицы? Каковы
шансы на успех у евразийского проекта и каковы риски в случае провала? И вообще,
что движет интеграцией?
На последний вопрос, казалось бы,
давно дан классический ответ. Интеграция есть следствие научно-технической
революции, интенсивной централизации и концентрации производства и капитала и
возникающей вследствие этого потребности в преодолении противоречия между
интернационализацией всех сфер мирохозяйственных связей, с одной стороны, и
существованием отдельных, относительно обособленных национальных хозяйственных
комплексов – с другой.
Но тогда чем интеграция отличается
от глобализации? Почему она серьезно продвинулась только в Европе? Можно,
конечно, предположить, что Европа, будучи раздробленной на множество
государств, острее почувствовала узость национальных границ. Наверное, США с их
огромным собственным рынком интеграция и не очень была нужна?
Логичное объяснение. Но как быть с
Японией, которую отличают открытость экономики и зависимость от внешних рынков?
Почему ей не удалось сплотить вокруг себя эффективное азиатское интеграционное
объединение? Почему все региональные объединения, которым сегодня нет числа,
пока страшно далеки от ЕС? Не потому ли, что помимо экономической компоненты
есть еще важная духовная, психологическая составляющая, без которой интеграция
обречена на неудачу?
Шестеренки
«шестерки»
В свое время создатели
Европейского союза вдохновлялись «европейской идеей», идеей общности духовных,
культурных ценностей европейской цивилизации. Для Европы интеграция – это
возвращение к истокам. Европа в разные исторические эпохи – Римской империи,
империи Карла Великого, Священной империи германской нации, Габсбургов,
Наполеона – достаточно длительное время существовала единой. Крушение очередной
империи надолго погружало континент в братоубийственные конфликты. Апофеозом
стал XX век, когда пламя старых европейских конфликтов вырвалось наружу и
ввергло планету в две мировые войны.
И не случайно единая Европа
«образца 1957 года» напоминала по географии империю Карла Великого. Лишь
изначальная европейская «шестерка» могла выработать Римский договор – документ
и сегодня являющийся непревзойденным образцом революционного мышления в
экономике.
Сложно поверить, что всего десять
лет спустя после разрушительной войны победители и побежденные добровольно
соглашаются ради объединения пожертвовать национальным суверенитетом, который
совсем недавно защищали друг от друга с оружием в руках. Лишь страны, связанные
глубинными, хотя и противоречивыми историческими узами, могли совершить такой
решительный шаг.
Укрепившись, «шестерка» стала
подтягивать другие страны, в то или иное время входившие в ту или иную прежнюю
европейскую общность. По сути дела, Европа, «восстановив» границы империи Карла
Великого, потихоньку включилась в успешную погоню за призраками других былых
империй. Европа вспомнила об империи Цезарей и пошла к Средиземноморью и в
Великобританию. Затем – о наследии Габсбургов и распахнула свои двери перед
Центральной Европой. Она втянула в свою орбиту скандинавов, предки которых,
норманны, когда-то завоевали половину Европы, да там и остались. Для всех этих
стран вхождение в ЕС – это возвращение в Европу, реализация на практике великой
«европейской идеи».
Евразийская
эстафета
Своя интеграционная идея есть и в
Евразии. Речь, естественно, не о Евразии-континенте, а о его срединной части, в
равной степени отличающейся от европейской и азиатской окраин.
Было ли у Евразии прошлое
единство? Несомненно. Еще до нашей эры, справедливо отмечал Гумилев,
существовал скифский союз, который уступил место Великому тюркскому каганату,
существовавшему в VI–VII веках нашей эры и включавшему земли от Желтого до
Черного морей. На смену тюркам пришли из Сибири монголы во главе с Чингисханом.
Затем объединительную инициативу взяла на себя Россия, с XV века двигавшаяся на
восток и вышедшая к Тихому океану. Российская империя, в свою очередь, уступила
место Советскому Союзу. Тот – постсоветским региональным объединениям.
Естественно, за время долгого
совместного проживания у народов Евразии выработались общие обычаи, стереотипы
поведения. Не случайно в 20-е годы прошлого века рождается «евразийская идея».
Что склеило осколки бывшей
Российской империи в Советский Союз? Только ли большевистская идеология и
военная опасность заставили народы потянуться друг к другу? Русские эмигранты,
враждебно настроенные по отношению к большевизму, не могли в это поверить.
Именно там, в «цивилизованной»
Западной Европе, эти европейски образованные люди, прекрасно разбиравшиеся в
мировой истории, политике, философии, вдруг почувствовали себя «чужими». Хотя
Европа, казалось бы, должна была им быть ближе и понятней, чем «варварская
азиатская Россия». Но нет, они не почувствовали себя европейцами. Они
неожиданно осознали себя евразийцами со своими уникальными духовными и
социальными особенностями.
И потому фундаментом возрождения
Российской империи они сочли географические, психологические факторы, присущие
Евразии. Евразийский менталитет, на их взгляд, предполагает приоритет
коллективного начала над индивидуальным, непреходящих ценностей над
сиюминутными, духовных над материальными.
В коммунистическую идеологию и
административно-командную систему евразийская идея, конечно, не вписывалась –
цементирующей силой Советского Союза были иные факторы. Их исчезновение и
привело к распаду СССР. Но на волне этого крушения возник интерес к давно,
казалось бы, забытому евразийскому учению. Именно оно при всей его размытости
оказалось способным предложить реальную объединительную доминанту.
Но почему подобные идеи родились
именно в Европе и Евразии? Почему они пробиваются в Латинской Америке?
Национальность
интеграции
На мой взгляд, как раз теория
этногенеза Льва Гумилева и дает объяснение феномену рождения похожих
объединительных идей. Она трактует исторический процесс как взаимодействие
развивающихся этносов с вмещающим их ландшафтом и другими этносами. В течение
своего существования, приблизительно 1200–1500 лет, этносы проходят ряд стадий
развития, «от рассвета до заката». Высшим звеном этнической иерархии выступает
суперэтнос, состоящий из нескольких этносов, возникших одновременно в одном
ландшафтном регионе, взаимосвязанных экономическим, идеологическим и
политическим общением, и проявляющийся в истории как мозаичная целостность.
Впрочем, это не исключает военных
столкновений внутри суперэтноса. Однако в отличие от столкновений между разными
этносами, которые приводят к истреблению или порабощению, войны внутри
суперэтноса ведут лишь к временному доминированию при наличии стремления к
компромиссу.
Среди суперэтносов Гумилев особо
выделяет «европейский» – бывший ранее когда-то «христианским миром», и евразийский,
населяющий ту самую срединную часть евразийского континента. И именно они дали
рождение великим объединительным идеям.
Говоря о европейском суперэтносе,
Гумилев отмечал, что вследствие «феодальной» революции, закончившейся в X веке,
Западная Европа распалась политически, но продолжала выступать как
суперэтническая целостность, противопоставлявшая себя мусульманам, православным
и язычникам. Впоследствии она даже расширилась путем обращения в католичество
англосаксов, западных славян, скандинавов и венгров. Этническая мозаичность не
препятствовала развитию суперэтноса.
Гумилев умер в 1992 году. Иначе, я
думаю, он бы написал, как вследствие демократической революции 90-х евразийский
этнос распался политически, но сохранился как суперэтническая, продолжающая
развиваться целостность. Как европейцев после крушения империи Карла Великого
продолжали именовать «франками», так и выходцев с бывшего СССР продолжают
именовать «русскими».
Именно концепция Гумилева, думаю,
позволяет объяснить, почему в интеграционном строительстве не все определяется
экономикой. Или политикой. Почему есть место и идейным, духовным началам.
Экономическая целесообразность есть необходимое условие интеграции, но отнюдь
не достаточное. Достаточное условие появляется тогда, когда к интеграции готовы
не только экономики, но и народы.
Из этого вытекает принципиальный
вывод: интеграция есть форма институциональной организации суперэтноса. Этим
она и отличается от глобализации!
Страсти
по суперэтносу
Как же так, может возразить
читатель, интеграция – дело только последних десятилетий, а суперэтносы
существуют не одну сотню лет? Но этногенез идет рука об руку с
общественно-историческим развитием всего человечества, и оба эти фактора могут
определять конкретную форму организации суперэтноса в ту или иную историческую
эпоху.
На ранних стадиях развития
суперэтноса этой формой может выступать «империя» – в той форме, которая
присуща данному этапу глобального общественного развития. Для европейцев ею
стала империя Карла Великого. В фазе надлома – это государства-нации, имеющие
много общего, то воюющие друг против друга, то вступающие в союзы. В
инерционной фазе развития, когда внутри суперэтноса утихают страсти вокруг
лидерства и появляется готовность к гармоническому балансу, – интеграция. Таков
Европейский союз.
Евразийский суперэтнос также на
первых этапах развивался в формате Российской империи. В эпоху надлома, в
XIX–XX веках, в рамках, по сути, унитарного государства. Не случайно в СССР
пытались вывести новую общность людей – советский народ, сгладив этническое многообразие.
Попытка не удалась, и евразийский этнос распался на национальные государства.
Вообще смена стадий для этноса –
тяжелое испытание, через которое проходят не все. Льву Гумилеву, наверное,
нравилось знаменитое стихотворение его отца «Память». Настолько, что он его
перефразировал: «Как змея беззащитна, когда она меняет кожу, так этнос
бессилен, пока он «меняет душу», то есть стереотип поведения и общественный
императив».
Наиболее тяжелый момент в жизни
любого этноса – надлом, когда пассионарии истребляют друг друга в гражданских
войнах, являющихся его неизбежным атрибутом. Евразийский суперэтнос пережил эту
эпоху и ныне вступает в «золотую осень цивилизации», время накопления
материальной культуры, упорядочивания быта и готов к интеграции. И потому евразийский
проект имеет все шансы на успех!
Но раз интеграция есть форма
институциональной организации суперэтноса, то, следовательно, она имеет четкие
объективные границы – границы этого суперэтноса.
Это многое объясняет. Те же
колебания европейцев в отношении приема Турции в Евросоюз. Дело не просто в
исламе. Дело в том, что Турция принадлежит к совершенно другому суперэтносу. С
другой стороны, Украина, Молдавия, Белоруссия и сами ощущают себя Европой, и
Европа ощущает их своей частью. Эти государства находятся на этническом разломе
нашего континента. Разломе, который может стать геополитическим, если
европейский и евразийский суперэтносы не сольются воедино…
Сойдутся
ли вместе Европа и Евразия
Таким образом, наложение концепции
Гумилева на современную карту мира помогает увидеть объективные закономерности
многих геополитических процессов. Европейский суперэтнос давно переживает
инерционную фазу и потому быстро интегрируется. При этом некоторые решения,
включая быстрое расширение Евросоюза, принимаются «экономике вопреки». Ключевую
роль играет подспудное стремление «собрать и укрепить» европейский суперэтнос в
условиях, когда он размывается изнутри в силу высоких темпов иммиграции.
Североамериканский этнос – вот
здесь не соглашусь с Гумилевым – на мой взгляд, нельзя рассматривать как часть
европейского. «Крутой замес» из европейских пассионариев, выживших пассионариев
индейских и африканских, дополненный нескончаемым энергетическим потоком
иммигрантов, очевидно, сформировал самостоятельный суперэтнос, который – ничего
не поделаешь – вступил в акматическую фазу. Для нее, в частности, характерны
агрессивные войны за рубежом. Но чему удивляться, если, согласно моей гипотезе,
североамериканцы сейчас охвачены «имперским синдромом»? Европейцы на этой
стадии в крестовые походы ходили …
Теория этногенеза, естественно, не
дает индульгенции какому-либо из этносов на безрассудное поведение. Мы все
живем в одном планетарном доме – и гармоничные этносы зрелого возраста, и не
всегда отдающие себе отчет в своих поступках дети, и порой хулиганствующие
подростки, и мечтающие о покое старики. Именно такой «возрастной симбиоз»
выступает залогом непрерывного существования человечества. Но и создает немало
неудобств. И потому столь важно понимать, кто ты, куда идешь и кто твои соседи.
У нашей Евразии соседи, надо сказать, пассионарные что на востоке, что на юге…
Китайский суперэтнос самим
Гумилевым, правда, рассматривался как очень старый, находящийся в фазе
обскурации. Лев Николаевич вообще крайне осторожно относился к фактам, не
проверенным временем, и потому ближе XVIII века не заглядывал. Но, конечно,
этногенез не прекратился, и один из пассионарных толчков, возможно, в конце
XVIII – начале XIX века прошел по Китаю, Индии, Пакистану, Ирану, Саудовской
Аравии, Ближнему Востоку, северу Африки.
Инкубационная фаза новых
суперэтносов завершается или, может, уже завершилась. На наших глазах рождается
два новых суперэтноса – новый китайский и новый исламский. Арабская весна и
арабская осень – ярчайшие тому подтверждения.
Но раз интеграция присуща только
суперэтносу, то, наверное, не смогут интегрироваться, например, Россия и Китай
или Латинская Америка с Северной. А вот постсоветское пространство – может. И
должно. Иначе евразийский суперэтнос растащат на кусочки соседи. Как подчеркивал
Гумилев, «окружащие полосу этногенеза ареалы спокойствия становятся жертвой
новых беспокойных соседей».
И потому значение евразийской
интеграции выходит далеко за рамки геополитических построений. Речь идет о
судьбе евразийского этноса. Только реальная интеграция позволит ему сохранить
свою идентичность и ареал проживания в условиях, когда его окружают молодые и
энергичные суперэтносы.
Именно в этом, убеждена, смысл
знаменитой фразы Гумилева, по сути, его завещания – «Скажу вам по секрету, что
если Россия будет спасена, то только как евразийская держава».
Интеграция евразийского
пространства не противоречит реализации более глобального проекта – рождения
общего пространстве от Атлантики до Тихого океана. Евразия и Европа в
перспективе вполне могут интегрироваться, поскольку в будущем могут дать
рождение новому суперэтносу. У Европы, которую подстерегает «этническая
старость», просто нет выбора. Она готова к регенерации, к рождению нового
суперэтноса.
Каким он будет?
Европейско-мусульманским, когда Европа сольется с осколками «старого»
исламского этноса? Или европейско-евразийским? Второй сценарий пока страшит
Европу. Для рядовых европейцев Евразия ассоциируется с гуннами, монголами,
татарами и коммунистами. Но ощущение перспективности этого варианта тоже есть.
Оно находит отражение и в принятом Россией и ЕС решении о формирования четырех
общих пространств, в том числе экономического.
А в итоге, надеюсь, родится
Большая Европа – от Атлантики до Тихого океана. Или – Широкая Евразия – от
Владивостока до Лиссабона.
Опубликовано в Независимой Газете от 10.10.2012
Оригинал: http://www.ng.ru/science/2012-10-10/14_gumilev.html
